Тверская
От каменного Воскресенского моста через Неглинную речку у Воскресенских ворот начиналась древняя Царская, ныне Тверская, улица. Почти на берегу Неглинной, по левую руку, стояли каменные лавки и каменный кабак, или кружало, «Каменный скачок» (дома № 3 и 5. Здесь и далее в надглавке «Тверская» приводятся номера не существующих после реконструкции домов, за исключением трех зданий, которые даны по современной нумерации, – это здания Моссовета, Музея Революции СССР и гастронома № 1.- Сост.). Не только этот .кабак с лавками принадлежали Донскому Успенскому монастырю, но и рядом с ними находился до 1765 года Моисеевский женский монастырь, «что у Тверского кружала». Характерно отметить, что против этого кружала находился другой каменный кабак с курьезным названием – «На деревянном скачке». Два кабака (из них один монастырский) и рядом с ними монастырь - сочетание странное, но «нередкое для старой Руси.
Узкий переулок, начинающийся за зданием бывшей Лоскутной гостиницы (д. № 3 по Тверской), называется Обжорным. Здесь было множество харчевен и «обжорных», около которых постоянно толпился голодный люд. Предприимчивые монахини Моисеевского монастыря устроили у самых монастырских ворот «двенадцать печур» и бойко торговали блинами.
Рядом с Обжорным рядом, вокруг кабаков, был Лоскутный ряд, торговавший изрезанными в куски совершенно новыми тканями и мехами, по преимуществу темного происхождения.
Дом № 10 по Тверской стоит на углу площади Охотного ряда. В конце XVIII века здесь помещались Бергколлегия и Монетный двор, куда сбегались в 1775 году любопытные москвичи поглядеть на Пугачева, сидевшего некоторое время в железной клетке на Монетном дворе.
Против этого двора, на другой стороне Охотнорядской площади, во дворе владения № 3, стоит привлекающий внимание своим старинным видом дом, судя по всем данным, остатки палат любимца царевны Софьи – «великого Голицына», как звали его иностранцы. «Дом Голицына – один из великолепнейших в Европе», – писал французский посол де Невилль. Ярко горела на солнце медная кровля голицынских палат, а внутри, на потолке, были написаны «беги небесные с зодиями (знаками зодиака) и с планеты»; стояли «клевикорты» (клавикорды), кровать с ножками-«птичьими ногтями», был диковинный ящик-«аптека, а в нем всякое лекарство», «чертеж Европин на холстине», непонятные москвичам иноземные ореховые фигуры «с мишенями» и стеклянными трубками, «а под трубками в стеклянных чашках ртуть» (очевидно, термометр и барометр), в библиотеке была рукопись чуть ли не конституции: «О гражданском житии, или О поправлении всех дел, еже надлежат обще народу». То была колыбель, лаборатория петровских реформ, но именно тот, кто проводил впоследствии в жизнь мечтания Голицына, – царь Петр – и послал любимца Софьи в ссылку, конфисковав все его имущество. В коллекциях московской Оружейной палаты можно видеть оружие и серебряную посуду из «отписных животов» князя В. В. Голицына.
К сожалению, не дошло до пас даже рисунков внешнего вида голицынских хором, о котором можно только гадать, глядя на угрюмый и искалеченный переделками дом во дворе. Совершенно перестроена в 1760 году и бывшая домашняя церковь голицынских хором, соединенная с ними переходами, – белый храм Прасковьи Пятницы, далеко выступающий на Охотнорядскую площадь из линии домов.
На месте нынешнего дома № 13 по Тверской до 1817 года стояла Ильинская церковь, в соседнем доме № 15 была Казанская церковь. В идущей от этого дома улице Белинского (бывш. Долгоруковский пер.) жил в конце XVIII века один из великих московских хлебосолов – герой Семилетней войны князь Ю. В. Долгоруков (по улице д.№ 5). Как ни велик был двор его громадного дома, а на нем «иногда не умещались кареты, съезжавшиеся со всей Москвы». Этот хлебосол был большим другом жившего на Знаменке Апраксина, и по Москве ходил рассказ, будто друзья «уговорились», чтобы тот, кто умрет раньше, пришел «с того света» предупредить пережившего друга о близости смерти. В «Рассказах бабушки» Благово подробно описано троекратное «явление» умершего Апраксина живому Долгорукову перед его смертью.
На углу проезда Художественного театра (бывш. Камергерский пер.), во владении № 22, тоже была церковь, а самый дом принадлежал с 1716 года любимцу Петра II князю И. А. Долгорукову – типичному опричнику эпохи Грозного, от которого, по следам современника, «честь женская не менее была в безопасности в России, как от турков во взятом граде». Князь Иван-«гость досадный и страшный» – учинял насилия даже над женщинами, приезжавшими в гости к его матери. Этот развратник и в то же время нежный кавалер цесаревны Елизаветы Петровны мечтал править Россией и обручил Петра II со своей сестрой Екатериной. Когда оспа унесла жениха, Долгоруков пытался захватить престол для сестры оружием, но попал в ссылку и на плаху.
По игре случая владение № 17, наискось от дома Долгорукова, на углу улицы Огарева (бывш. Газетный пер.), приобрел в 1767 году тот самый князь Н. Ю. Трубецкой, с женой которого Долгоруков жил «не токмо без всякой закрытности», но, в пьяном виде, в доме оскорбленного им мужа, «бывал и ругивал» его, а однажды, «по исполнении многих ругательств», собирался даже «выкинуть в окошко» несчастного. Неизвестно, почему именно будущий генерал-прокурор Трубецкой терпел все эти «ругательства», быть может, потому, что и сам был великим насильником - брал взятки и жестоко бил обвиняемых.
«Какой он генерал-прокурор, он просто генерал-вор», – восклицал в письменной жалобе один из пострадавших, а Бестужев остроумно говорил: «Истинно золотая душа у Трубецкого, кроме золота-ничего не любит». В больших мучениях кончал жизнь этот жестокий прокурор в своем доме на Тверской: дворовые люди по всему городу разыскивали и приводили к больному родственников загубленных им людей, у которых вымаливал прощения себе умирающий.
Впоследствии владение это было подарено университету, который поместил в нем типографию, печатавшую, между прочим, газеты и давшую название переулку. Перестроенное Казаковым для размещения в нем Благородного пансиона, здание это погибло во время пожара 1812 года, было выстроено вновь и снесено перед войной для постройки доходного дома.
Для характеристики загруженности старой Тверской церквами надо отметить, что в этом владении тоже была церковь; через улицу, во владениях № 19 и 21, была домовая церковь, а рядом с нею (владения № 23 и 25) до 1816 года стояла церковь Василия Кесарийского. Мало того, через улицу, рядом с домом Долгорукова, стоял до 1656 года Воскресенский высокий монастырь «у золотой решетки» (ныне д. № 24), давший название и Воскресенским воротам Китай-города.
Соседний с ним дом № 26 построен на месте московской диковинки XVIII века: белокаменных палат сибирского губернатора князя М. П. Гагарина, украшенных скульптурными балконами, открытыми террасами, подъездами, и выглядевшего настоящим итальянским палаццо. Гагаринские палаты и внутри были отделаны с необычайною и странною для русского вельможи Петровской эпохи роскошью: зеркальные венецианские потолки, узорные паркетные полы, бронза, хрусталь, даже какие-то висячие аквариумы с рыбами. Однако хозяин этого дома – «ростом мал, богатством и знатностью величайший вельможа российский» – кончил дни на виселице за «несытое мздоимство», за обычный грех петровских вельмож, которого не мог покрыть ни всесильный Меншиков, ни тайный наказ самой царицы поехавшему в Сибирь полковнику-ревизору: покрыть все гагаринские грехи. Кто-то донес Петру про наказ Екатерины, и в Сибирь был послан второй ревизор – царский денщик Пашков – за обличающими Гагарина документами. Привезенные Пашковым документы победили, князь Гагарин попал на дыбу, а затем и на виселицу.
Рядом с гагаринским домом – выходящее на Советскую площадь громадное здание бывшей гостиницы «Дрезден» (в нем умер в 1916 г. художник В. И. Суриков).
Советская площадь памятна как место столкновения в 1861 году московских студентов с полицией, известного под названием «боя под Дрезденом». Административное закрытие Петербургского университета вызвало волнения среди московского студенчества и неизбежные аресты. 12 октября толпа студентов, пришедшая к генерал-губернаторскому дому просить об освобождении товарищей, была окружена жандармами, произошла схватка на площади и дикая «охота на студентов» по всему городу. По поводу этой «победы генерала Тучкова» по Москве ходила торжественно-юмористическая ода, в которой были такие строки:
Жандармов яростные волны,
Бушуя, врезались в толпу, –
Крутят, хватают, бьют, колотят,
Как на гумне, когда молотят.
Возвышающийся посредине площади памятник Революции поставлен на месте бывшего здесь крайне неудачного памятника генералу Скобелеву.
Прямо против него дом Моссовета (№ 13), построенный Казаковым для московского главнокомандующего графа Захара Чернышева и мало изменивший свой вид, если не считать четырех статуй воинов, стоявших по сторонам входа в дом и исчезнувших еще в тридцатых годах прошлого века.
После Чернышева этот дом стал служить квартирой для московских главнокомандующих и генерал-губернаторов, довольно быстро в общем сменявшие друг друга. Десятым по счету после Чернышева был старый воин граф И. В. Гудович, прославившийся как гонитель очков и троек. Даже в чужих домах, увидав кого-нибудь в очках, он посылал к нему лакея сказать: «Снимите очки, нечего разглядывать так пристально». Приезжавшие в Москву на тройках обыкновенно выпрягали третью лошадь у заставы и подвязывали ее сзади. Тот же Гудович категорически воспретил вошедшее в моду среди молодежи «метание кошельков» на сцену артисткам. Выйдя в отставку перед самым «французом», купил себе дом рядом с генерал-губернаторским (№ 27 и 29). Во дворе этого дома, еще до Гудовича, в 1792 году снимал у кузнеца комнату Карамзин, и здесь была написана им «Бедная Лиза».
Монография о генерал-губернаторском доме, вернее, о том, кто в нем жил и что в нем происходило, если она будет когда-нибудь написана, несомненно, представит громадный интерес и будет читаться, как роман.
За Советскою площадью, по правой стороне Тверской, на углу Козицкого переулка, жил граф П. С. Салтыков (д. № 38), победивший Фридриха Великого под Кунерсдорфом, но убежавший от московской чумы в 1771 году в свою подмосковную, и очень неудачно: чуть не накануне Чумного бунта. Салтыкова обвинили в трусости, и это обвинение бросило тень на его сына Ивана. «Я никогда не трусила, но заметила графа Ивана Петровича»,- говорила Екатерина II, а высочайше замеченный в трусости граф Салтыков дважды брал в бою турецкую крепость Хотин. Назначенный московским военным губернатором, «трус» Салтыков широко зажил в своем тверском доме: балы, празднества, ежедневные обеды на шестьдесят персон и в результате – трехмиллионный долг. В этом же доме, у салтыковского крепостного Петра Погодина, родился в 1800 году сын Михаил – будущий историк и славянофил.
В двадцатых годах часть салтыковского владения принадлежала московскому обер-полицмейстеру А. С. Шульгину. Он женился на богатой, сам выстроил себе дом и славился кухней, где провизия хранилась под хрустальными колпаками, а хозяин каждое утро производил осмотр ее, своего рода гастрономический парад. Однако к концу жизни Шульгин пропил и проел тверской дом и жил где-то на Арбате в дрянном домишке, сам рубил себе капусту и колол дрова.
Наискось от салтыковского дома, на углу Малого Гнездниковского переулка, в доме, построенном Казаковым (№ 37), жил другой московский «хозяин»-князь Прозоровский – неумный, но чрезвычайно надменный. По поводу его назначения Потемкин говорил Екатерине: «Вы выдвинули из арсенала самую старинную пушку, которая будет стрелять в вашу цель, за неимением собственной, но берегитесь, чтобы она не запятнала кровью имени вашего величества в потомстве». Прозоровский сумел бескровно запятнать имя Екатерины своей нелепой борьбой со знаменитым Новиковым, для ареста которого он выслал целый эскадрон. Болтливый Прозоровский очень хвастался этою своей «победой», и только граф Кирилл Разумовскнй осмелился в глаза посмеяться над нею:
– Ишь, расхвастался, словно город взял!
Через переулок от дома болтуна-главнокомандующего жил в начале XIX века архитектор-самоучка, московский предводитель дворянства Д. А. Олсуфьев. Купив у Шереметева дом на Тверской, Олсуфьев решил перестроить его сам, без архитектора. Когда дом был отстроен, оказалось, что пет парадного входа на второй этаж, и горе-архитектору пришлось пристраивать с угла переулка ротонду с лестницей, существующую и теперь еще. Это приключение не разубедило, однако, Олсуфьева в его строительных талантах: он взялся строить на собранные дворянством деньги Хамовнические казармы, не слушая ничьих советов. Денег не хватило, но постройка все-таки была доведена до конца, хотя и на деньги, полученные от залога Олсуфьевым родовых деревень. Екатерина недаром говорила, что «нет ни одного путного сына от Адама Васильевича (Олсуфьева)». На другом углу Козицкого переулка, против салтыковского дома, до сих пор стоит построенный Казаковым дом Е. И. Козицкой (№ 40) сильно переделанный, конечно, особенно внизу, где находится громадный гастрономический магазин.
Этот дом тесно связан с памятью Пушкина, потому что в нем, «среди рассеянной Москвы», жила пушкинская «царица муз и красоты» – княгиня Зинаида Волконская, в салоне которой собирался цвет литературной и аристократической России. Здесь зимой 1827 года в театральном зале княгини неловкий А. Н. Муравьев нечаянно сломал руку у статуи Аполлона и написал в извинение на пьедестале статуи какие-то стихи, вызвавшие известный пушкинский ответ:
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан!
Здесь хозяйка дома встретила однажды Пушкина пением его же элегии «Погасло дневное светило», положенной на музыку Геништой. Здесь гости пристали как-то к Пушкину, чтобы он прочел им что-нибудь, и поэт прочел «Чернь», добавив с досадой:
– В другой раз не станут просить.
Праздники и балы, которые устраивала в своем доме Волконская, были известны и за пределами Москвы. В 1826 году, в день именин княгини, здесь разыгрывались бывшие в то время в большой моде шарады, а на второй день рождества собралась вся культурная и артистическая Москва с Пушкиным во главе – провожать в Сибирь жену сосланного декабриста Марию Волконскую, воспетую впоследствии Некрасовым. До полуночи не прекращался концерт, который Волконская слушала из соседней комнаты, и только когда разъехались приглашенные и остались лишь самые близкие, вошла она в гостиную, чтобы слушать музыку. «Еще, еще, – умоляла она певцов, – подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки».
В 1827 году во время маскарада у Волконской в залу второго этажа въехали «верхом на живых лошадях» Дон Кихот и Санчо Панса, которые так и остались неузнанными.
Позднее, в шестидесятых годах, в этом доме помещался пансион Репмана, и один из его питомцев А. П. Бахрушин описывает былой салон Волконской: большую, отделанную под мрамор залу, где стоял уже не Аполлон, а мраморная статуя Екатерины, вокруг которой и резвились школьники. Целы были в это время и плафоны, расписанные гувернером единственного сына Волконской итальянцем Барбьери.
В самом Козицком переулке, во владении № 5, жил известный приятель Пушкина С. А. Соболевский, и в его квартире был устроен прощальный ужин в честь уезжавшего из Москвы чиновника канцелярии московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына – знаменитого польского поэта Адама Мицкевича. Уезжавшему был поднесен кубок с награвированными на нем фамилиями его московских друзей.
В двадцатых годах против салона Волконской стоял на Тверской дом (№ 39) графини Толстой-матери Льва Николаевича.
По той же стороне улицы, почти у площади Тверских ворот, находится одна из очень редких по форме московских колоколен (церкви Дмитрия Солунского) с четырехскатным шатром – предтеча обычных впоследствии шатровых колоколен. В прежнее время и самая церковь была интересным образцом архитектуры: ее главы были поставлены на шатрах. Дмитриевская церковь славилась своим хором, и в 1804 году в ней был такой случай, что восхищенные пением козаковского хора «молящиеся» принялись аплодировать, как в театре, и кричать: «Фора! фора!» Съезд знатных богомольцев бывал иногда так велик, что кареты стояли вдоль всего Тверского бульвара.
У Страстного монастыря кончается первая часть Тверской и начинается вторая, насыщенная воспоминаниями о фаворитах Екатерины II.
Пятое владение по левой руке (№ 59) – красивый барский дом во дворе-принадлежало в конце XVIII века А. С. Васильчикову, в 1772 году сменившему Орлова в длинном списке екатерининских фаворитов. Хотя «Панин, Чернышев и Барятинский учили его искусству быть любимым», как выражается Гельбиг, но Васильчиков оказался малоспособным учеником и не продержался в милости даже двух лет: «Ни худа, ни добра не сделал», – по выражению М. М. Щербатова. С выходом в «отставку» Васильчиков поселился в московском уголке отставных фаворитов – на Тверской. Наискось от дома Васильчикова в то же время, в 1793 году, владел домом (№ 54) другой фаворит на покое – А. П. Ермолов. Он чувствовал, что ему недолго быть в фаворе, и не стеснялся откровенно говорить об этом Екатерине, указывая, что после отказа от спальни императрицы он хотел бы удалиться за границу. Как добрый человек, он охотно помогал всем, кому мог, выпрашивая подарки для других и обличая неправду. Вступился он и за последнего крымского хана, которому «великолепный князь Тавриды» не хотел платить обещанной пенсии. Потемкин, естественно, не мог простить такой дерзости, а уставший от двора Ермолов приложил все старания, чтобы дело решилось скорее. В конце июня 1786 года к Ермолову явился посол императрицы и объявил о разрешении уехать за границу на три года. Через несколько часов обрадованный Ермолов оставил Петергоф и уехал за границу, а оттуда в Москву. Из окон своего тверского дома он мог видеть направо – дом отца своего преемника в спальне царицы – А. М. Дмитриева – Мамонова (ныне Глазная больница), а налево – дом одного из своих предшественников – Васильчикова.
От Васильчикова дом перешел к новому владельцу из семьи елизаветинского фаворита – графу Л. К. Разумовскому. Меценат, говорун, масон и организатор всяческих увеселений, «первые руки» мот, по характеристике – отца, и друг Карамзина, Разумовский умел весело жить, собирая на свои «четверги» в тверском доме культурнейших людей эпохи, вплоть да m-me де Сталь, устраивал пышные праздники в своем зимнем саду, тогда еще большой диковинке для москвичей. Масонство не мешало «графу Леону», как звала его дворянская Москва, быть дамским кавалером, умевшим не только красиво носить зимой модную меховую муфту «маньку», но и соблазнять чужих жен. Женатый на красавице Вяземской, князь А. Н. Голицын, проявивший, по словам С. П. Жихарева, «в продолжение весьма короткого времени 40 тысяч душ и вследствие этого уступивший жену свою графу Разумовскому», остался все-таки другом бывшей жены. Голицына в 1801 году вышла замуж за Разумовского и прожила с ним 16 лет, в течение которых бывший муж нередко бывал у Разумовских и даже публично появлялся с бывшею женой, оправдывая данное ему москвичами прозвище «Редкая вещь» – по имени популярной тогда оперы, в которой блистала Сандунова.
Князь действительно был «редким» расточителем: закуривал трубки крупными ассигнациями, поил кучеров шампанским, пригоршнями бросал извозчикам золото, чтобы они толпились у подъезда, и т. п. В 1808 году Голицын пытался удрать от кредиторов за границу, но был изловлен неподалеку от Москвы.
Урожденная княжна Вяземская, потом княгиня Голицына и графиня Разумовская, до смерти сохраняла страсть к нарядам и 84-летнею старухой ездила на лошадях в Париж – за туалетами к коронации Александра I.
В 1829 году в заново отстроенном после пожара 1812 года доме Разумовского жил персидский принц Хозров-Мирза, а затем дом был сдан Английскому клубу, который и помещался здесь до самой революции, а теперь в его залах развернулся историка-революционный музей. Дом этот, вернее, его двойные ворота со львами, быть может, воспеты Пушкиным в седьмой главе «Онегина» в картине Тверской из окна несущегося через ухабы возка с Татьяной. Одни из этих ворот не устояли пред натиском российского капитализма довоенной эпохи: против дома Разумовского выросло на Тверской безобразное здание магазинов - Английские ряды, как называли их в насмешку, а пара львов была взята с ворот для украшения фасада соседнего здания театра «Кино Арс». Революция уничтожила «ряды» и открыла вид на мощную пестумскую колоннаду разумовского дома, но пушкинские львы все еще в плену у кинематографа.
Наискось от дома Разумовского, сильно обезображениый, стоит дом клуба анархо-индивидуалистов (№ 58), бывший К. С. Шиловского-Лошивского, где регулярно собиралась в прежние годы литературная, артистическая и музыкальная Москва. В доме была устроена сцена, и по пятницам собирались художники, рисовавшие под музыку, пение и чтение. Из этих собраний вырос впоследствии кружок «Среда», объединявший часть художественных сил Москвы. Душою собраний у Шиловского был сам хозяин-актер, певец, драматург, прекрасный гитарист и даже композитор - автор популярного когда-то романса «Тигренок».
Дальше, по той же стороне, в доме № 66 жил и умер поэт Н. М. Языков. Соседний дом № 68 в начале прошлого века принадлежал генерал-прокурору П. X. Обольянинову, красавица жена которого была необыкновенною любительницей собак. Разговоры в ее гостиной вертелись вокруг «собачьих вопросов», приласкать собаку значило понравиться хозяйке, которая по ночам даже уступала собачонкам место на своей постели, а сама лепилась кое-как где-нибудь на краю. Зимою у Обольяниновых собирались для танцев по понедельникам, и иногда залы не могли вместить приехавших гостей, а от жары гасли свечи. В московский пожар двенадцатого года этот дом сгорел, а часть мебели была растащена; впоследствии Обольянинов нашел где-то на Бутырках малахитовый столик, подаренный ему Павлом, и должен был выкупать его у нового владельца.
Соседний угловой на Садовую дом в конце XVIII века принадлежал генерал-фельдмаршалу графу К. Г. Разумовскому, отцу того самого графа Леона, о котором только что шла речь.
Здесь, на пересечении с Садовой, кончается Тверская. Ее продолжением служит Тверская-Ямская, кончающаяся у видимых отсюда Новых Триумфальных ворот, построенных Бове в 1826 году.
Царская - Тверская, вымощенная белым камнем даже во времена невылазной московской грязи XVII века, издавна была улицей церемоний и торжеств. По ней торжественно въезжали в Московию иноземные послы допетровской Руси, и по Тверской же в 1772 году прошло из села Всесвятского шествие участников четырехдневного маскарада по случаю Ништадтского мира. Чего-чего здесь не было: поставленная на сани лодка с чучелами медведей и с князь-кесарем; 16 лошадей тащили за шлюпкой на санях с лоцманами колоссальный корабль с самим Петром, адмиралами и матросами (на корабле ставились и собирались паруса, как на море, и выполнялась вся морская служба), за кораблем следовала раззолоченная гондола царицы и т. д.
11 февраля 2019 г.
. , .