Сносить – чтобы строить, или Строить – чтобы сносить?

Старая Москва... На вопрос, есть ли она вообще, каждый волен отвечать по-своему, ведь для каждого есть свое собственное олицетворение старой Москвы. Это могут быть обшарпанные подворотни Хитровки или Пятницкой, а может быть, туристическая витрина Варварки или Кадашевская набережная. Но, по сути, старым городом принято считать историческую среду, которая объединяет воедино наиболее заметные архитектурные монументы, проще говоря, – каменную летопись былого. Для одних эти свидетели прошлого являются бесспорной общечеловеческой ценностью, в то время как для других это всего лишь хлам, занимающий место и мешающий триумфальному шествию-нашествию нового. А может быть, старая Москва – это и не город вовсе, а некое мистическое видение, которое является лишь тем, кто искренне верует в него? На протяжении двадцатого века общественному сознанию удавалось ненадолго пробиться сквозь дебри градостроительного нигилизма, и то лишь несколько раз и, как правило, на «тектоническом» сломе эпох. И тогда москвичи и гости столицы, как будто неожиданно прозрев, начинали дружно восторгаться неповторимым очарованием различных Огородных Слобод и Собачьих Площадок. Впрочем, этот восторженный хор вскоре замолкает, и тогда право «оценить» поэтику старых и старинных переулков предоставляется бульдозерам. Хотя следует заметить, что активность бульдозеров ничуть не зависит от общественного мнения. Все гораздо проще: общественное мнение просто иногда перестает замечать деятельность этой техники. В начале 1920-х годов старая Москва ещё существовала: внешнегосударственный имидж страны диктовал бережное отношение к былому, несмотря на « весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...». Вот это «затем» наступило и требовало проявления пролетарского самосознания: организовывались музеи, реставрировались многие старинные здания, да что там говорить, даже на улицах висели плакаты «Граждане! Берегите памятники культуры!». Однако не прошло и десяти лет, как ситуация начала меняться, причем кардинально. К 1929 году были снесены кремлевские монастыри, а еще через 5 лет Сталин вынес исторический тезис: «Советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества». Так мы получили «достопамятные образцы архитектурного творчества». Все бы ничего, если бы от такого отношения не страдали не только простые исторические застройки, но и бесспорные архитектурные шедевры. При более глубоком изучении истории вопроса, можно четко определить, что общественное мнение – это некий флюгер, который быстро перестраивается в соответствии с колебаниями государственного курса. Подобные колебания как государственного курса, так и общественного мнения в отношении культурного наследия повторяются с завидным постоянством. Не миновали они ни хрущевскую оттепель, ни перестроечные времена. Однако не это настораживает, а то, что на смену всем этим колебаниям приходят непоколебимые бульдозеристы. Лет 10-12 назад Москва оказалась в очередной раз на гребне новой волны сносов. Можно детально проследить, как «концепция в корне изменилась»: «наше наследие», которое ещё вчера считалось основной составляющей неповторимости города, отличало его облик «лица необщим выраженьем», перешло в разряд антисанитарной рухляди, причем вполне официально. Нет, старые дома не утратили своей историко-художественной ценности, просто они подверглись переоценке по другой системе мер, а точнее – ценности заменились ценами. «Искажение облика Москвы приняло политически недопустимый характер» – так было заявлено с трибуны Съезда в 1986 году. Предшествующие времена тут же окрестили «эпохой развала исторической ткани города». Перелистывая периодику 90-х годов, можно прийти к выводу, что тогдашнее общество было гораздо более сознательным. Сегодня многие злободневные для того времени вопросы вызвали бы, по меньшей мере, удивление. Ну, например, этот: «Допустимо ли сносить в заповедных зонах добротные здания 200-летней давности? Читателя, вероятно, удивит сама постановка подобного вопроса». Тогдашнего читателя, скорее всего, такая постановка вопроса возможно и удивила бы. Чего не скажешь о сегодняшних читателях, и не только о них, просто переставших чему-либо удивляться на фоне широко развернувшегося вандализма почти на официальном уровне. А тогда каждый акт вандализма получал бурный общественный резонанс, на страницах журналов разворачивались горячие дискуссии, да что там дискуссии – сознательные граждане в едином порыве самоотверженно бросались под бульдозеры. В качестве доказательства процитируем Юрия Нагибина: «Едва повеяло свежим ветром, забрезжила надежда на перемены, отверзлись все уста, люди разом окунулись в любовь к Москве, никогда не умиравшую в нас. А руки потянулись к лопатам, киркам, тачкам, чтобы приложить силу к тому, что можно еще спасти». Но как любая волна, и эта волна праведного гнева скоро сошла на нет. Сегодня, согласно статистическим данным, лишь 1% населения волнует проблема сохранности исторического облика столицы, более того, к нашему стыду, иностранцев это волнует больше. К прискорбию наших потомков, за последние 12 лет под ковш бульдозера отправилось около 200 строений ХVП-Х1Х веков, в том числе и дома, связанные с именами Пушкина, Герцена, Островского, Аксакова, Гоголя, Чайковского, Алябьева, Брюсова, Тарковского. Причем большинство ликвидированных памятников заменяется их бетонными копиями (на этот счет появился специальный термин «отлужковить»), тем самым, превращая подлинный старый город в некое подобие потемкинской деревни. Для иллюстрации логики происходящего процитируем самого мэра Лужкова: «Иногда воссоздание – наиболее эффективный способ сохранения старины. Есть у нас идиоты, для которых сохранение старых кирпичей – самоцель. По возможности старые камни надо сохранять, но я вам скажу, что кирпичи – это просто молекулы, из которых можно слепить любой образ». Не станем спорить с самим мэром, мы лишь приведем другую цитату, – из писем академика Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Можно создать макеты разрушенных зданий, как это было, например. В Варшаве, но нельзя восстановить здание как «документ», как «свидетеля» эпохи своего создания. Всякий заново отстроенный памятник старины будет лишен документальности. Это будет только «видимость». От умерших остаются только портреты. Но портреты не говорят, они не живут». К сожалению, голос разума заглушается звоном монет и шорохом банкнот – вот она музыка сегодняшнего дня. Под аккомпанемент этой музыки, возможности для сохранения старых камней становится все меньше, а вот оправданий и аргументов для сносов появляется все больше и больше. Приведем несколько таких аргументов с сохранением орфографии подлинника (это чтобы оценить уровень ратующих за современный облик города, но при этом забывших выучить свой родной язык!) Вот настоящий манифест 2004 года, опубликованный интернет-порталом «Строительный мир»: «Москва устремляется ввысь. Ползать в трущобах даже с мемориальными табличками город не желает. Москва – современный европейский город, и будет развиваться, вопреки желаем мы этого или нет. Но если не заниматься строительством, если не разрушать старое отжившее, во имя созидания нового, то город заплесневеет, затормозится во времени, и у москвичей возникнет еще больше проблем, чем сейчас, таково объективное веление времени». Оставим сей призыв без комментариев. Однако подобные призывы способны некоторым образом повлиять на общественное мнение. Ведь в отсутствие соответствующей пропаганды любви к родному городу, вступает в силу другая пропаганда, которая уже сделала свое дело – сегодня сам факт того, что Москва вообще представляет собой культурную ценность, подвергается сомнению. И в основе этой целенаправленной пропаганды опять-таки лежит все та же свободно конвертируемая цена квадратных метров . Ведь московские заповедные зоны нормально существовали до тех пор, пока инвесторы не назвали истинной цены их полезной площади. Можно не сомневаться, что если бы метраж музейных витрин был таким же ходовым товаром, как квадратные метры в центре Москвы, то и разговор был бы иным. Настораживает и то, что столичному негативному примеру уверенно подражают на периферии: тревожные сообщения приходят из Петербурга, Калуги, Казани, Коломны, Тарусы, Нижнего Новгорода, Вологды. А мэр города Томска, прославившегося на весь мир своим деревянным кружевом, и вовсе выдвинул до боли знакомый тезис о том, что «трухлявым избам» не место в центре растущего города. Главный московский строитель Владимир Ресин недавно проговорился (почти ошибочка по Фрейду),что период его деятельности «запомнится не какими-то архитектурными особенностями, а тем, что сейчас в массовом порядке сносится большое число ветхих построек». Именно так: не строится много прекрасных элитных зданий, а много сносится. Спору нет, конечно, сносили и раньше, но сносили как минимум ради того, чтобы строить. Теперь же ситуация прямо противоположная – строят ради того, чтобы сносить. Поводом и аргументом в пользу сносу часто служит так называемая «ветхость» сносимого. Берем слово «ветхость» в кавычки, потому что вряд ли такое огромное количество построек вдруг обветшало настолько, что ни на что, кроме сноса, не годится. Прежде считалось наиболее рациональным отремонтировать старый дом. Новая экономика подразумевает, что снести дом и выстроить новый гораздо дешевле, чем ремонтировать уже имеющийся. Как ни странно, но впечатление такое, что для большинства инвесторов реставрация – это единственная сфера, на которой они стараются сэкономить. В остальных случая практикуется максимальное «освоение суммы». Да и что такое реставрация мало кто уже помнит. Это слово, написанное на заборах, ограждающих пустыри, образовавшиеся на месте снесенных зданий, – скорее следует воспринимать как табличку «Лев» на клетке осла. Как доказательство, приведем такой курьезный случай: на Садовнической улице, подле такой же пустоши, можно было наблюдать бесподобный транспарант: «Строительство памятника архитектуры 18 века». Да, реставрация посредством сноса – это очень выгодное, с коммерческой точки зрения, мероприятие, что и говорить. Вот, например, чтобы предотвратить аварийное обрушение здания снесли «Военторг», заодно, к слову сказать, освоили пару дополнительных этажей сверху и три подземных снизу. Действительно, а почему бы не освоить? Другое дело, что при сносе ряда крупных объектов можно было пойти путем компромисса с Минкультом: например, в случае того же «Военторга» сохранить хотя бы его фасад. Но вся беда в том, что происходящее – это не реконструкция старого, а, к сожалению, прикрываемое лицемерными разговорами о сохранении исторического наследия планомерное замещение старого новым. Но это мы уже проходили: вспомните Генплан 1937 года, о нем тоже говорили, что он «заботливо охраняет памятники русской культуры». Тяжело признать, но разрушение для нашего народа – это своего рода вид чистого творчества, можно сказать, любимая культурная традиция. Истребление ветхозаветного хлама, обрубание боярских бород, а строительство нового мира – все это из той же давней традиции, смысл которой бесконечная борьба с собственным прошлым. И в этой мучительной борьбе Москва упрямо продолжает превращаться в мегаполис. В сущности, она таковым и являлась, ибо, с лингвистической точки зрения, мегаполис означает «большой город». Вряд ли кто-то осмелится сказать, что Москва лишь сегодня собирается стать большим городом. Однако характерной особенностью мегаполисов можно назвать то, что с эстетической точки зрения собственно городом можно назвать лишь небольшую часть мегаполиса – «старый город», то есть ту его часть, которая содержит в себе специфику и дух человечности доурбанистического периода. Примечательно, что во всех европейских столицах старые и новые территории вполне мирно уживаются друг с другом, а историческая застройка нигде не рассматривается как помеха современному развитию. В Москве же сохранению подлежит не сама городская среда, а лишь энное количество архитектурных памятников или их копий, экспонируемых перед туристами. Так может вовсе не случайно Комиссию по сохранению культурного наследия в народе иначе как комиссией по сносу и не называют, и быть может не случайно её возглавляет тот самый Владимир Ресин, который запомнится потомкам не «какими-то архитектурными особенностями, а сносом в массовом порядке...». Возможно, Москве удастся пережить это время архитектурного безвременья и выйти из боя победительницей. Но какой ценой произойдет это, каковы будут её, а значит, и наши потери? Чем может обернуться для потомков катастрофическая утрата образа города? Архитектурное наследие как культурный багаж нации просто так никуда не денется. Главное – не дать разрушительным тенденциям укорениться в самом менталитете нации, не дать изъять вопрос о наследии из контекста русской цивилизации. Во все времена на страже культурного наследия стояла интеллигенция. Сегодня этими вопросами занимаются в лучшем случае специалисты-профессионалы, которых беспокоит судьба культуры, ну а в худшем – скажем так, и другие заинтересованные структуры. В последние полгода в общественном сознании наметился явный перелом. Пожар Манежа выпустил наружу, как джинна из лампы, недовольство определенной части населения. Забили тревогу и профессионалы, и простые трудящиеся, пишут письма президенту, зарубежные журналисты создали объединение MAPS, чтобы вывести проблему на международный уровень. Иностранцы пытаются привлечь внимание самих москвичей к старой Москве, создают различные инициативные группы и депутации к мэру, пытаясь сохранить то, что осталось. Однако вовсе не эти культурно ориентированные люди сегодня влияют на политику и, скажем так, делают погоду. А потому остается надеяться, что вопрос архитектурного наследия когда-нибудь потом (если, конечно, не будет слишком поздно) – после решения всех глобальных проблем, увеличения ВВП и осмысления русским народом своего места в цивилизации и других животрепещущих тем национального бытия – хоть в какой-то степени будет решен. Ведь культура, одной из составляющей которой является архитектура, – это мост между прошлым и будущим.